Неточные совпадения
— Тут Кифа Мокиевич
бил себя весьма сильно
в грудь кулаком и приходил
в совершенный азарт.
Все были
в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что
в нем
в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других,
бил себя
в грудь, плакал, ломал себе руки.
Стал я ему докладывать все, как было, и стал он по комнате сигать и себя
в грудь кулаком
бил: «Что вы, говорит, со мной, разбойники, делаете?
И стал он тут опять бегать, и все
бил себя
в грудь, и серчал, и бегал, а как об вас доложили, — ну, говорит, полезай за перегородку, сиди пока, не шевелись, что бы ты ни услышал, и стул мне туда сам принес и меня запер; может, говорит, я тебя и спрошу.
Народ подпрыгивал, размахивая руками, швырял
в воздух фуражки, шапки. Кричал он так, что было совершенно не слышно, как пара бойких лошадей губернатора Баранова
бьет копытами по булыжнику. Губернатор торчал
в экипаже, поставив колено на сиденье его, глядя назад, размахивая фуражкой, был он стального цвета, отчаянный и героический, золотые бляшки орденов блестели на его выпуклой
груди.
Я — сам
бил, — сказал он, удивленно мигая, и потыкал пальцем
в грудь себе.
Не стоит она слезинки хотя бы одного только замученного ребенка, который
бил себя кулачонком
в грудь и молился
в зловонной конуре своей неискупленными слезками своими к «Боженьке»!
В тот же день вечером он
бьет себя по
груди, именно по верхней части
груди, где эта ладонка, и клянется брату, что у него есть средство не быть подлецом, но что все-таки он останется подлецом, ибо предвидит, что не воспользуется средством, не хватит силы душевной, не хватит характера.
Разумеется, ввязался и прокурор. Он попросил Алешу еще раз описать, как это все было, и несколько раз настаивал, спрашивая: точно ли подсудимый, бия себя
в грудь, как бы на что-то указывал? Может быть, просто
бил себя кулаком по
груди?
«Возвратите мне, говорит, мой нос!» И
бьет себя
в грудь.
— Мама, окрести его, благослови его, поцелуй его, — прокричала ей Ниночка. Но та, как автомат, все дергалась своею головой и безмолвно, с искривленным от жгучего горя лицом, вдруг стала
бить себя кулаком
в грудь. Гроб понесли дальше. Ниночка
в последний раз прильнула губами к устам покойного брата, когда проносили мимо нее. Алеша, выходя из дому, обратился было к квартирной хозяйке с просьбой присмотреть за оставшимися, но та и договорить не дала...
Когда я увидел его впервые, мне вдруг вспомнилось, как однажды, давно, еще во время жизни на Новой улице, за воротами гулко и тревожно
били барабаны, по улице, от острога на площадь, ехала, окруженная солдатами и народом, черная высокая телега, и на ней — на скамье — сидел небольшой человек
в суконной круглой шапке,
в цепях; на
грудь ему повешена черная доска с крупной надписью белыми словами, — человек свесил голову, словно читая надпись, и качался весь, позванивая цепями.
В горестном возбуждении доходя до слезливого воя, совался
в угол, к образам,
бил с размаху
в сухую, гулкую
грудь...
Я слышал, как он ударил ее, бросился
в комнату и увидал, что мать, упав на колени, оперлась спиною и локтями о стул, выгнув
грудь, закинув голову, хрипя и страшно блестя глазами, а он, чисто одетый,
в новом мундире,
бьет ее
в грудь длинной своей ногою. Я схватил со стола нож с костяной ручкой
в серебре, — им резали хлеб, это была единственная вещь, оставшаяся у матери после моего отца, — схватил и со всею силою ударил вотчима
в бок.
Я совершенно искренно и вполне понимая, что говорю, сказал ей, что зарежу вотчима и сам тоже зарежусь. Я думаю, что сделал бы это, во всяком случае попробовал бы. Даже сейчас я вижу эту подлую длинную ногу, с ярким кантом вдоль штанины, вижу, как она раскачивается
в воздухе и
бьет носком
в грудь женщины.
Бил себя по щекам, по лбу,
в грудь и рыдал...
Подвыпивший Мыльников проявлял необыкновенную гордость. Он
бил кулаками себя
в грудь и выкрикивал на всю улицу, что — погодите, покажет он, каков есть человек Тарас Мыльников, и т. д. Кабацкие завсегдатаи покатывались над Мыльниковым со смеху и при случае подносили стаканчики водки.
И вот, когда я глядел на эту милую сцену и подумал, что через полчаса этот самый постовой будет
в участке
бить ногами
в лицо и
в грудь человека, которого он до сих пор ни разу
в жизни не видал и преступление которого для него совсем неизвестно, то — вы понимаете! мне стало невыразимо жутко и тоскливо.
Лицо станового дрогнуло, он затопал ногами и, ругаясь, бросился на Рыбина. Тупо хлястнул удар, Михаило покачнулся, взмахнул рукой, но вторым ударом становой опрокинул его на землю и, прыгая вокруг, с ревом начал
бить ногами
в грудь, бока,
в голову Рыбина.
А она всплачет, и руками себя
в грудь бьет, и говорит...
Впереди шел царь, одетый иноком,
бил себя
в грудь и взывал, громко рыдая...
Он немедленно объяснил мне, что плач и рыдания означают мысль о потере Иерусалима и что закон предписывает при этой мысли как можно сильнее рыдать и
бить себя
в грудь.
Опьяненные звуками, все забылись, все дышат одной
грудью, живут одним чувством, искоса следя за казаком. Когда он пел, мастерская признавала его своим владыкой; все тянулись к нему, следя за широкими взмахами его рук, — он разводил руками, точно собираясь лететь. Я уверен, что если бы он, вдруг прервав песню, крикнул: «
Бей, ломай все!» — все, даже самые солидные мастера,
в несколько минут разнесли бы мастерскую
в щепы.
— Лодку, дьяволы! — кричал толстый барин,
в одних брюках, без рубашки, и
бил себя
в грудь кулаком.
Бил себя кулаком
в грудь и с гордостью доказывал Тиунову...
В уши ему лез тонкий визг женщины, ноющие крики Шакира, хрип Фоки и собачий лай Максима, он прыгал
в пляске этих звуков, и, когда нога его с размаха
била в упругое, отражавшее её тело,
в груди что-то сладостно и жгуче вздрагивало.
Вдруг его тяжко толкнуло
в грудь и голову тёмное воспоминание. Несколько лет назад, вечером,
в понедельник, день будний, на колокольнях города вдруг загудели большие колокола.
В монастыре колокол кричал торопливо, точно кликуша, и казалось, что
бьют набат, а у Николы звонарь
бил неровно: то с большою силою, то едва касаясь языком меди; медь всхлипывала, кричала.
Он долго рассказывал о том, как
бьют солдат на службе, Матвей прижался щекою к его
груди и, слыша, как
в ней что-то хрипело, думал, что там, задыхаясь, умирает та чёрная и страшная сила, которая недавно вспыхнула на лице отцовом.
Он
бил себя кулаком
в грудь и кричал
в странном возбуждении, сильнее, чем вино, опьянявшем хозяина...
Через полчаса он сидел
в маленьком плетёном шарабане, ненужно погоняя лошадь;
в лицо и на
грудь ему прыгали брызги тёплой грязи; хлюпали колёса, фыркал, играя селезёнкой, сытый конь и чётко
бил копытами по лужам воды, ещё не выпитой землёю.
Она охала, вздыхала,
била себя кулаками
в грудь и живот (это была ее привычка), говорила, что такая любовь смертный грех перед богом и что бог за нее накажет.
Между тем маска вновь покачала головой, на этот раз укоризненно, и, указав на себя
в грудь, стала
бить по губам пальцем, желая вразумить меня этим, что хочет услышать от меня — кто она.
«И вот вдруг лес расступился перед ним, расступился и остался сзади, плотный и немой, а Данко и все те люди сразу окунулись
в море солнечного света и чистого воздуха, промытого дождем. Гроза была — там, сзади них, над лесом, а тут сияло солнце, вздыхала степь, блестела трава
в брильянтах дождя и золотом сверкала река… Был вечер, и от лучей заката река казалась красной, как та кровь, что
била горячей струей из разорванной
груди Данко.
Забору этому не было конца ни вправо, ни влево. Бобров перелез через него и стал взбираться по какому-то длинному, крутому откосу, поросшему частым бурьяном. Холодный пот струился по его лицу, язык во рту сделался сух и неподвижен, как кусок дерева;
в груди при каждом вздохе ощущалась острая боль; кровь сильными, частыми ударами
била в темя; ушибленный висок нестерпимо ныл…
—
Бей же меня, батюшка,
бей! — сказал тогда сын, поспешно растегивая запонку рубашки и подставляя раскрытую, обнаженную
грудь свою. —
Бей;
в этом ты властен! Легче мне снести твои побои, чем видеть тебя
в тяжком грехе… Я, батюшка (тут голос его возвысился), не отступлюсь от своего слова, очередь за нами, за твоими сыновьями; я пойду за Гришку! Охотой иду! Слово мое крепко: не отступлюсь я от него… Разве убьешь меня… а до этого господь тебя не допустит.
Вы, князья Мстислав и буй Роман!
Мчит ваш ум на подвиг мысль живая,
И несетесь вы на вражий стан,
Соколом ширяясь сквозь туман,
Птицу
в буйстве одолеть желая.
Вся
в железе княжеская
грудь,
Золотом шелом латинский блещет,
И повсюду, где лежит ваш путь,
Вся земля от тяжести трепещет.
Хинову вы
били и Литву;
Деремела, половцы, ятвяги,
Бросив копья, пали на траву
И склонили буйную главу
Под мечи булатные и стяги.
Ханжа считает превратным толкователем того, кто вместе с ним не
бьет себя
в грудь, всуе призывая имя господне; казнокрад — того, кто вместе с ним не говорит, что у казны-матушки денег много; прелюбодей — того, кто брезгливо относится к"чуждых удовольствий любопытству"; кабатчик — того, кто не потребляет сивухи, а
в особенности того, кто и другим советует от нее воздерживаться; невежда — того, кто утверждает, что гром и молния не находятся
в заведовании Ильи-пророка.
Возвращался я с дружеской пирушки домой и вижу возню у памятника. Городовой и ночной сторож
бьют плохо одетого человека, но никак с ним сладить не могут, а тот не может вырваться. Я соскочил с извозчика, подлетел, городового по шее, сторожа тоже. Избиваемый вырвался и убежал. Сторож вскочил — и на меня, я его ткнул головой
в сугроб. Городовой, вставая, схватился за свисток — я сорвал его у него с шеи, сунул
в свой карман, а его, взяв за
грудь шинели, тряхнул...
Согнув спины, взмахивая руками и ногами, натужно покряхтывая, устало хрипя, они деловито возились на мостовой, как большие мохнатые черви, таская по камням раздавленное и оборванное тело белокурого юноши,
били в него ногами, растаптывая лицо и
грудь, хватали за волосы, за ноги и руки и одновременно рвали
в разные стороны.
Лаевский почувствовал неловкость:
в спину ему
бил жар от костра, а
в грудь и
в лицо — ненависть фон Корена; эта ненависть порядочного, умного человека,
в которой таилась, вероятно, основательная причина, унижала его, ослабляла, и он, не будучи
в силах противостоять ей, сказал заискивающим тоном...
Глухо занывало сердце
в груди господина Голядкина; кровь горячим ключом
била ему
в голову; ему было душно, ему хотелось расстегнуться, обнажить свою
грудь, обсыпать ее снегом и облить холодной водой.
Не было возможности спастись от его кулака, которым он по заказу
бил куда хотел, заставляя видимым пинком
в грудь, живот или нос невольно защищать угрожаемое место; но тут-то его кулак, как молния,
бил в указанный бок.
— Что вы на меня любуетесь, господин писатель? Интересно? Я, — он возвысил голос и с смешной гордостью ударил себя кулаком
в грудь. — Я штабс-капитан Рыбников. Рыб-ни-ков! Православный русский воин, не считая,
бьет врага. Такая есть солдатская русская песня. Что? Не верно?
Было
в нем что-то густо-темное, отшельничье: говорил он вообще мало, не ругался по-матерному, но и не молился, ложась спать или вставая, а только, садясь за стол обедать или ужинать, молча осенял крестом широкую
грудь.
В свободные минуты он незаметно удалялся куда-нибудь
в угол, где потемнее, и там или чинил свою одежду или, сняв рубаху,
бил — на ощупь — паразитов
в ней. И всегда тихонько мурлыкал низким басом, почти октавой, какие-то странные, неслыханные мною песни...
Но он ужасно сильный был, что чуть не погубило его; он ударил по голове турка, и ружьё сломалось, осталась сабля, но она была скверная и тупая, а уж турок хочет
бить его штыком
в грудь.
Он быстро стал протирать глаза — мокрый песок и грязь были под его пальцами, а на его голову, плечи, щёки сыпались удары. Но удары — не боль, а что-то другое будили
в нём, и, закрывая голову руками, он делал это скорее машинально, чем сознательно. Он слышал злые рыдания… Наконец, опрокинутый сильным ударим
в грудь, он упал на спину. Его не
били больше. Раздался шорох кустов и замер…
Темнота ночи все сильнее взвинчивала нервы Славянова, разбитые тяжелым похмельем. Он
бил себя
в грудь кулаками, плакал, сморкался
в рубашку и, качаясь, точно от зубной боли, взад и вперед на кровати Михаленки, говорил всхлипывающим, тоскливым шепотом...
Уж он ее колотил, колотил,
бил,
бил куда ни попало,
в голову, и
в грудь, и
в спину, лишь бы не мимо...
На другой день утром он стоял
в кабинете исправника, смотрел круглыми глазами на красное,
в седых баках, сердитое лицо Вормса,
бил себя кулаком
в грудь против сердца и, захлебываясь новым для него чувством горечи и падения куда-то, рассказывал...
— Ночью-то что я еще через нее страху имела! Лежит-лежит она, да вдруг вскочит, сядет на постели,
бьет себя
в грудь. «Голубочка, — говорит, — моя, Домна Платоновна! Что мне с собой делать?»